Проблема социальной динамики российского общества в евразийской социологии 20-30-х гг. XX века
Под редакцией доктора социологических наук О.Г. Антоновой
Проблема социальной динамики российского общества в евразийской социологии 20-30-х гг. XX века / Под ред. доктора социол. наук О Г. Антоновой. Саратов, 2002. - 22 с.
В брошюре впервые в отечественной социологии предпринята попытка анализа концепций социальной динамики российского общества в евразийской социологии 20-30-х гг. XX века, показана актуальность этой проблемы в современных условиях.
Для преподавателей, аспирантов и студентов, всех, интересующихся вопросами методологии и истории отечественной социологии.
Рецензент кандидат философских наук В.А. Климов Саратов – 2003
ВВЕДЕНИЕ
Современная социология функционирует в условиях коренных социокультурных преобразований, роста социального самосознания различных слоев общества. Большое значение для укрепления ее методологических позиций и обогащения содержания имеет использование достижений и опыта как зарубежных, так и отечественных социологовXIX-XX веков. В настоящее время активизируется интерес к теоретическому наследию мыслителей Русского Зарубежья, которые внесли заметный вклад в различные отрасли социологического знания.
Следует учитывать, что за рубежом после 1917 г. оказался огромный научный потенциал, складывающийся из множества представителей различных отраслей русской науки. Русский научный институт в Белграде установил наличие в эмиграции в 20-е гг. примерно 500 ученых. В том числе около 150 бывших профессоров российских университетов, духовных академий и т.п. В действительности их было гораздо больше, особенно в первые годы эмиграции. В Праге, Париже, Берлине, Белграде, Софии, Харбине, других центрах эмиграция создавала различные научные общества, учреждения, учебные заведения. Интеллектуальная жизнь эмиграциих арактеризовалась напряженными раздумьями о судьбах России, поисками выхода из создавшейся ситуации.<!--[if !supportFootnotes]-->[1]<!--[endif]--> Наряду с конкретно-политическими вопросами, интенсивно обсуждались общефилософские, культурно-религиозные проблемы, причем наряду со старшим поколением в дискуссии активно вступала и молодая научная поросль эмиграции.<!--[if !supportFootnotes]-->[2]<!--[endif]--> К ней относилась и группа молодых ученых, заявивших о себе в начале 20-х гг. XX в. и известных под названием «евразийцы» (П.Н. Савицкий, П.П. Сувчинский, Г.В. Флоровский, Н.С. Трубецкой, Н.Н. Алексеев, Л.П. Карсавин и др.).
Евразийцы получили известность как авторы геополитических и культурологических теорий, которые широко обсуждались в научных кругах Русского Зарубежья в 20-30-е гг. Но их с полным правом можно считать и создателями своеобразной социологической системы, включающей ряд оригинальных идей, не утративших значение и в современных условиях. Наша потребность в знакомстве с социологическими концепциями евразийцев - не только дань реальной истории, но и стремление к становлению преемственности в духовных основах нашего развития, к укреплению традиций в культуре российского народа, к повышению самосознания, укоренению в общечеловеческих ценностях.
Социологическая проблематика евразийцев разнообразна и многогранна. Но одним из ключевых понятий евразийцев, на которых они строили всю систему своего мировоззрения, являлось понятие эволюции, то есть постепенного преобразования объекта в новое состояние. Проблема социальной динамики занимает особое - приоритетное место на всех этапах развития отечественной социологии. О чем бы не писали русские социологи, они неизменно возвращались к понятиям «эволюция», «прогресс», «развитие» и т.п. Историзм пронизывает их творчество, поскольку исследователи стремились к научному анализу источников, причин, факторов исторической эволюции, самодвижения общества. Выявляя закономерности и специфику общественного развития, они ставили и обосновывали конкретные задачи практической деятельности.
Разумеется, разработка теории социальной динамики не является достоянием лишь русской социологии. Это одна из главных проблем мировой социологии с момента ее возникновения. Развитие социологической мысли неразрывно связано с анализом прошлого, пониманием настоящего, а также с попытками решить вопрос о будущем, ибо глубокое проникновение в суть социальных процессов сопряжено с выяснением тенденций и открывающихся перспектив.
В частности, одной из важных проблем, рассматриваемой евразийцами, является соотношение эволюции и революции как форм общественных преобразований. Революция, по мнению евразийцев, есть призрачная и быстропроходящая сила зла, «Революция, всякая революция, а не только несчастная русская революция, не нарушает старой жизни и не создает новой жизни»1<!---->[3]<!--[endif]-->. Таковы были настроения значительной части мыслящей эмигрантской интеллигенции. Так, Н.А. Бердяев утверждал: «Революция бессильная изменить человеческую природу; она оставляет ее органически ветхой, подчиненной старой и непреодолимой физиологии и психологии, но притязает механически создать их этой старой человеческой природы совершенно новое общество и жизнь. Это делает революции в значительной степени безличными, не имеющими корней»1<!--[if !supportFootnotes]-->[4]<!--[endif]-->. Однако эти общие заявления не закрывают взгляд на необходимость серьезных идеологических, политических преобразований, необходимых для сотворения «Новой России».
Русская революция, осуществленная согласно злостной и социально отсталой доктрине марксистов, обнаружила, по мнению евразийцев, слабость данной доктрины в первый же момент ее применения к действительности - в момент замены ею несомненно сильной доктрины старой русской власти, религиозно-национальной идеи. Как писал Бердяев, революции всегда бывают неудачными, удачных революций не бывает и быть не может. Они всегда порождают не то, к чему стремились, всегда переходят в свою противоположность. Цель революции, согласно диалектической закономерности, фактически аннулируется, а процесс приходит к противоположному понятию, понятию реакции. Все революции кончались реакциями. Это закон. И чем неистовее и яростнее бывали революции, тем сильнее бывали реакции.
Процессы реакции, происходящие после революции, угасание революционной волны, «перерождение» революционного строя - все это весьма интересовало евразийцев, которые внимательно наблюдали за тем, что творится в Советской России. Причем эти события можно рассматривать как трагическое испытание, суровый исторический урок.
Поэтому евразийцы настойчиво стремились осмыслить происходящее и наметить пути реализации неумирающей идеи державного, исторически неизменного значения России как срединной основы Евразии. Прежде чем приступить к реальному политическому действию, необходима, по их мнению, огромная теоретическая работа по анализу реального «наследия», оставленного предшествующими эпохами (царизма и коммунизма) и формированию новой идеологии, которая зиждется на прочных основах евразийской культуры. Истинная идеология, как утверждали евразийцы, должна отражать смысл самой действительности.
Но следует отметить, что претендуя на роль теоретиков и «духовных вождей», евразийцы далеко не всегда четко формулировали свои концепции. И очень часто эти концепции носили характер философских деклараций, а не конкретных политических доктрин или социологических конструкций. В идейном комплексе евразийства выделялись четыре идеи, в совокупности составлявших его парадигму:
1) утверждение особых путей развития России как Евразии;
2) идея культуры как симфонической личности;
3) обоснование идеалов на началах православной веры;
4) учение об идеократическом государстве.
Центральная «идея-правительница», придающая тон и окраску культуре, является ее сущностью, квинтэссенцией, структурирующим фактором. Вместе с тем ей принадлежит и роль изначальной основы или архетипа данной культуры, на выявление которого направляется вся культурно-идеологическая деятельность («поиск истины») в ее рациональной и бессознательной формах. Главным «нервом» евразийской идеологии была идея, что России и населяющим ее народам предопределено особое место в человеческой истории, предначертан особый исторический путь и своя миссия. Евразийство выступало не как набор малосвязанных между собой философских идей, а как «система исторической и государственно-правовой организации». При этом «идея-правительница» не может быть рационально понята до конца, лишь идеологи способны в значительной степени угадать ее суть и перспективы и выразить в понятных для масс лозунгах.
В чем же заключалась, по мнению евразийцев, основное содержание эволюционного процесса, который должен привести к возрождению России и выполнению ее исторической миссии? Они полагали, что революция представляет собой определенный рубеж, который вместе с тем знаменует начало нового развития, происходящего в иных формах. Осмыслить этот процесс, выработать соответствующую программу действий - вот в чем задача идеологов Русского Зарубежья, не потерявших еще ориентиры исторического мышления.
Евразийцы, как и представители другого эмигрантского идейного течения - сменовеховства, считали, что «Новая экономическая политика» (нэп), проводимая большевиками с 1921 г., означала путь, ведущий к буржуазному «перерождению» советского строя. Однако, если сменовеховцы рассматривали это «перерождение» как позитивный факт, то евразийцы считали этот путь бесперспективным. По их мнению, отказ от политики «военного коммунизма» свидетельствовал лишь об ошибочности исходных принципов большевизма. Именно этот вынужденный отход большевиков от первоначальных радикальных доктрин и рассматривается евразийцами как необходимый исходный пункт дальнейшей эволюции российского общества, поскольку раскрываются пусть проблематичные, но весьма реальные возможности для иной траектории развития.
Анализируя эти возможности, евразийцы делали особый акцент на выявлении исторической специфики российской «культуро-личности». Доктрина евразийцев утверждала, что ни отдельный индивид, ни их формальное единство не отражают интересы народа в его настоящем, прошлом и будущем. Это достигается в культуре, по отношению к которой воля, свобода отдельных индивидов имеют смысл лишь как индивидуализация симфонического целого, являющегося их самореализацией во внешний мир. «Культура не есть случайная совокупность разных элементов и не может быть такой совокупностью. Культура - органическое и специфическое единство, живой организм. Она всегда предполагает существование осуществляющего себя в ней субъекта, особую симфоническую личностью. И этот субъект культуры (культуро-личность), как всякая личность, рождается, развивается, умирает»1<!---->[5]<!--[endif]-->. Методологический подход к культуре как к «живому организму», находящемуся в процессе постоянного развития, и в настоящее время, на наш взгляд, не утратил свое оригинальности.
Следует подчеркнуть, что учение евразийцев о культуре как особом социальном организме было необходимым составным элементом их общей идеологической системы. Концепция «культуро-личности» неразрывно связана с учением евразийцев о «справедливом государстве».
Главная идея справедливого государства, «государства правды», к которому, по мнению евразийцев, изначально стремилась Русь, -подчинение государственности незыблемым религиозно-культурным ценностям, имеющим непреходящее значение. В истории России под наслоениями многообразных взглядов и теорий всегда прослеживалось стремление соблюсти эту изначальную истину, обуздать стихию человеческой воли, добиться самоподчинения человека религиозно-государственной правде2<!--[if !supportFootnotes]-->[6]<!--[endif]-->. В евразийской трактовке перед «государством правды» всегда стояла задача «возвращать правду на землю» и противостоять абсолютизации материального начала в жизни народа.
Представления евразийцев о государстве носят ярко выраженный эволюционный характер. Государственная эволюция должна способствовать «восстановлению» нормального хода исторической жизни России, нарушенного военными и революционными катастрофами.
Поэтому евразийцы (также как и представители других либерально-демократических течений в эмиграции) решительно выступали против любых попыток вооруженного свержения Советской власти. По их мнению, любые насильственные попытки свержения большевиков нецелесообразны: «Они все еще нужны и останутся, пока внутри России не появятся те, кто сможет заменить их, по крайней мере - с меньшим вредом для России»<!---->[7]<!--[endif]-->.
Подобно тому, как большевики считали созданную ими систему власти Советов более высокой формой по сравнению с «фальшивой» буржуазной системой, евразийцы полагали, что изобретенный ими политический строй обладает явными преимуществами по сравнению с буржуазно-демократической, и с советской формой власти. Преимущества заключались прежде всего в превосходстве разработанной евразийцами новой идеологии, которая составляет фундамент сконструированного ими государственного строя, - не случайно этот строй они называли идеократией или «идеалоправством». «Всякое длящееся правление, -указывал Н.С. Трубецкой, - будь оно единодержавным, народодержавным или иным, есть та или иная форма осуществления идеалоправства. Более реально и ощутимо, чем люди и учреждения, народами и странами правят идеи»<!---->[8]<!--[endif]-->.
Идеология в понимании евразийцев - не просто инструмент власти но (в определенном смысле) сама власть, которая предстает в двух ипостасях: «идее-правительнице» и «правящем отборе» (в вольном толковании его можно определить как правящий слой или элита в широком смысле слова). Первая - основа власти, ее квинтэссенция, второй - ее социальная почва. Причем этот «правящий отбор» призван выражать не групповые, а общенародные интересы. «Необходимым условием народности (демотичности) государственного строя, - говорится в евразийской декларации 1926 г., - является органическая связь между массой народа... и вырастающим из народа правящим слоем, который находится с народом в постоянном взаимообщении и, порождая правительство, формулирует народное миросозерцание, выражает и осуществляет народную волю»1<!---->[9]<!--[endif]-->.
Доктрина о «правящем отборе» как ведущей силы политической (и социальной) системы общества является, на наш взгляд, одним из ключевых пунктов евразийской идеологии. В ней, пожалуй, с наибольшей четкостью и наглядностью отражаются упования и иллюзии евразийцев, утопичность их политических замыслов. Характерно, что эту, довольно резко выраженную идею евразийцы окружают рядом оговорок. Так, например, подчеркивается необходимость социальной ответственности правящего слоя. Когда он находится на службе у «идеи-правительницы», это - время его нормального функционирования. Когда служба становится самоцелью, тогда усиливается бюрократизация правящей элиты, нарушается ее связь с народной массой. Поэтому выполнение функций требует от ведущего отбора единства и мысли и действий и безоговорочной координации усилий. Выдвинутый из народа правящий слой должен регулировать состояние масс, так как массы сохраняют склонность к стохастическим и деструктивным действиям.
В целом, можно констатировать, что учении евразийцев о государственном устройстве опирается на идеализированный опыт государственного партийного строительство в большевистской России. Они открыли для себя в большевистской партии «испорченный» идеей коммунизма прообраз идеократической партии нового типа, а в Советах -представительный орган власти, способный «канализировать» устремления масс в заданное правящим слоем русло. «Нашей отправной точкой, -утверждал Н.Н. Алексеев, - мы считаем советский государственный строй»<!--[if !supportFootnotes]-->[10]<!--[endif]-->.
Учение об идеократическом государстве во многом объясняет взгляды евразийцев на политический режим, существовавший в России в нач. 20-х гг. и на перспективы его эволюции. Хотя отношение это было довольно сложным и противоречивым. Речь шла о воссоздании сплоченного государства на территории бывшей Российской империи на принципах нового «демотического строя» и преодолении идеологического наследия коммунизма и «западопоклонничества».
Каким же образом должен был осуществляться переход от «отправной точки» к идеальному состоянию, или «замещение» большевиков новым «правящим отбором»? Здесь немало неясного и нерешенного, четких ответов нет. Н.Н. Алексеев рассматривает три варианта такого перехода, в котором евразийцы должны будут принять участие:
1) Путем постепенной эволюции однопартийный коммунистический режим заменяется многопартийным в западном или полузападном смысле этого слова. С водворением данного режима серьезно встанет вопрос о превращении евразийства в политическую партию. И эта партия, предполагал Н.Н. Алексеев, должна стать «главным хребтом», вокруг которого будут складываться и кристаллизоваться новые демократические силы. Если это будет «полуевропейская демократия» (в стиле Керенского), «то мы будем первой силой, которая ее свергнет»<!---->[11]<!--[endif]-->.
Не случайно в формулировке 1927 г. декларируется, что евразийцы должны образовать «Евразийскую партию для замены партии коммунистической в ее организационно-правительственном значении»<!--[if !supportFootnotes]-->[12]<!--[endif]-->.
2) Второй вариант предполагается при условии насильственного переворота, который может быть произведен одной из современных политических сил, играющих роль в Советском государстве. В России воцарится, скажем, единоличный или коллективный Бонапарт, который примет наследие революции, но постепенно отвергнет политическое наследие коммунистов и откажется от их идеологии. Диктаторы, как правило, не имеют своей доктрины и остро нуждаются в идеях, политических принципах, обосновывающих их власть. Евразийцы не должны в таком случае афишировать себя в качестве самостоятельной партии (диктаторы не любят, когда в их деятельность вмешивается какая-то иная политическая сила). Но, рассуждал Н.Н. Алексеев, евразийцам при этом нужно «приложить все усилия, чтобы сделаться постепенно мозгами этого нового режима, чтобы наполнить новым содержанием... обветшалые формы... Евразийцы должны всеми силами просачиваться в этот новый режим и, руками новой власти, построить свое новое государство»<!--[if !supportFootnotes]-->[13]<!--[endif]-->. Такие высказывания не могли не вызывать недоумения: оппоненты иронически говорили, что должен появиться очень тупоумный Бонапарт, чтобы евразийцы его руками смогли осуществить свои фантастические планы...
3) Наконец, третий вариант, прогнозируемый Н.Н. Алексеевым, это то, что переворот может быть совершен или группой, близкой к евразийству или самими евразийцами. «Это поставит нас перед необходимостью немедленного построения по нашему собственному плану»1<!--[if !supportFootnotes]-->[14]<!--[endif]-->. На кого же собирались опираться евразийцы при осуществлении этого «внутреннего движения» (поскольку внешнюю интервенцию они принципиально отвергали)? Это никто иные как выдвиженцы - представители широких трудящихся масс, внуки крепостных, дети эксплуатируемого народа, именно они могут и будут устроителями и водителями России. Они, как предполагали евразийцы (в формулировке 1927 г.), должны придти из личного состава РККА, из советского и профессионального аппарата, где немало выходцев из трудового народа. Почему эти выдвиженцы должны предпочесть идеи евразийцев, а не коммунистические доктрины, довольно глубоко проникшие в тот период в сознание широких масс (это вынуждены были признать сами евразийцы)? На этот вопрос четкого ответа евразийцы не находили. Их вдохновляла надежда на то, что народ России (в первую очередь его мыслящие слои) наконец-то осознает историческую правоту религиозно-государственных идей евразийства и отрекутся от «ложной» идеологии большевиков.
Какой же строй должен быть сконструирован в России в результате более или менее мирного перехода власти в руки евразийцев? «Принимая советский строй в качестве базы дальнейшего развития, евразийцы стремятся внести в этот строй:
1) начала религиозности,
2) начала хозяйственности в лично-хозяйственном (не капиталистическом) смысле,
3) начала социальности, утраченные в процессе перерождения коммунизма в капитало-коммунизм;
4) сознание евразийского своеобразия в форме понимания России-Евразии как особого мира и отвержения господствовавшего доселе западопоклонничества<!--[if !supportFootnotes]-->[15]<!--[endif]-->.
Государство в евразийской схеме именуется «демотическим» - от слова «народ» - что должно обозначать высшую форму власти народа как органического и организованного начала. Евразийцы фактически сохраняли форму Советов, которым должна принадлежать и законодательная власть (разделение властей считалось ненужным). Верховная власть принадлежит Всесоюзному Съезду Советов, в промежутке между съездами - ЦИКУ (Центральный Исполнительный Комитет). На местах вся власть принадлежит местным советам, и средоточием в них всех нитей местного управления, как считали евразийцы, «устраняется дробление местного управления по отдельным ведомствам, - одна из язв старой административной системы»2<!--[if !supportFootnotes]-->[16]<!--[endif]-->. Считали евразийцы необходимым и установление «прочного правопорядка», хотя они довольно резко противопоставляли свое «государство правды» и западное «правовое государство». «Государство правды, - подчеркивал М.М. Шахматов, - и правовое государство - два различных миросозерцания: для первого характерен религиозный пафос; для второго -материальные устремления; в первом правят герои, во втором - серые, средние люди»3<!--[if !supportFootnotes]-->[17]<!--[endif]-->.
Таковы были концептуальные, во многом дискуссионные, вызывавшие острую критику взгляды нового направления русской мысли - евразийства. И в самом деле, их взгляды на эволюцию российского общества были отличны от доктринальные основ славянофильства и западничества: они были связаны с поисками своего, третьего пути решения проблемы. Но третьего не было дано, стремление найти свое решение оказалось лишенных жизненных оснований, а построенные на этих устремлениях модели социальной и политической эволюции - очередной утопией...
Да и само евразийство как идейно-политическое течение имело сравнительно недолгую историю. От него отошли многие видные деятели, а в конце 20-х гг. в самом движении произошел раскол (между парижской и пражской группами)<!--[if !supportFootnotes]-->[18]<!--[endif]-->. Выходившая в Париже газета «Евразия» (редактор С.Я. Эфрон) ориентировалась все больше на сближение с советской властью, прямые призывы к сотрудничеству с большевиками не могли не оттолкнуть многих сторонников евразийства и «сочувствующих» этому движению<!--[if !supportFootnotes]-->[19]<!--[endif]-->.
Практические выводы, которые стремились делать из этого «сотрудничества» некоторые евразийцы, обернулись для них личными трагедиями<!--[if !supportFootnotes]-->[20]<!--[endif]-->.
Внутренний кризис подорвал евразийство, ослабил интерес и доверие к нему в зарубежье, а постепенно его влияние сошло не нет. Отдельные публикации под данной тематике еще выхолили (например, «Евразийская хроника» выходила до 1937 г.), но носили фактически характер «благих пожеланий». Принципиально изменилась в это время и ситуация в России: события 1929-1930 гг. не оставляли более надежд на эволюционное «перерождение» власти и мирную «смену» элит, замену «диктатуры пролетариата» евразийским «государством правды».
В целом можно сделать вывод о том, что евразийская концепция политической и социокультурной эволюции российского общества в пореволюционный период являлась утопической и по своим принципам и по механизмам и способам предлагаемой политической тактики. В отличие от консервативных реставраторов они не надеялись на насильственные способы устранения большевиков от власти (особенно резко выступали против иностранного вмешательства), в отличие от сменовеховцев и других либерально-буржуазных группировок они отвергали перспективы буржуазного перерождения общества в результате политики нэпа. Однако они надеялись на то, что революционная буря очистила Россию-Евразию от чуждых напластований западной культуры и открыла невиданные ранее возможности для творчества самобытной евразийской цивилизации.
Интеллектуальные амбиции евразийцев были весьма велики - они претендовали на осмысление грандиозных перспектив развития и расцвета Новой России как органической «культуро-личности». Власть большевиков, по мнению евразийцев, были лишь предпосылкой будущей эволюции, ориентирами которой будут идеи, разрабатываемы новым орденом духовной аристократии - «правящим отбором». Это открывало, согласно планам и программам, разрабатываемым эмигрантами в Праге, Париже, Берлине, новые возможности для духовного обновления не только России, но и всего евразийского континента.
Однако, что касается конкретных путей и способов обновления политической системы России, т.е. прихода к власти новой, более интеллектуальной и честной элиты, то об этом идеологи-евразийцы имели самые смутные представления. Политические выкладки евразийцев не были основаны на результатах квалифицированного социологического анализа. Именно за это упрекал евразийцев Н.А. Бердяев, Г.П. Федотов и другие серьезные оппоненты. А Кизеветтер видел в евразийстве «слишком легкую, как бы воздушно-фантастическую постройку».
И все же, несмотря на скороспелость и ошибочность многих выводов и политических решений, евразийцы сумели поставить ряд жизненно важных вопросов, актуальных и для современной социологии. Они затронули ряд глубоких теоретических проблем, Которые и ныне волнуют нашу общественность.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М., 1998.
Елсуков М.Ю. Евразийство и геополитика // Вестн. Санкт-Петерб. ун-та. Сер.7. 1994. №3
Мир России: Евразия. Антология. М., 1995.
Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Политическая программа евразийцев: реальность или утопия? // Обществ, науки < современность. 1992. №1.
Пути Евразии: Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992.
Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. Антология. М., 1993.
Русский узел евразийства: Восток в русской мысли: Сборник трудов евразийцев. М., 1997.
Савицкий П.Н. Континент Евразия. М.,1997.
См.: Ахиезер А.С. Эмиграция из России: культурно-исторический аспект // Свободная мысль. 1993. №7; Омельченко Н.А. В поисках России: о духовно-политическом развитии послеоктябрьской эмиграции // Политические исследования. 1994. №5; Бирман М.А. Российские интеллектуалы-эмигранты в Болгарии 20-30-х гг. // Новая и новейшая история. 2002. №1, и др.
См.: Бондарева Е.А. Религиозная мысль русского Зарубежья об исторических судьбах России // Вопр. ист. 2001. №9; Пронин А.А. Эмиграция и православие // Росс, истор. Журнал. 2000. №3; Косик В.И. Молодая Россия в эмиграции // Славяноведение. 2000. №4,и др.
Бердяев Н.А. Философия неравенства. Берлин, 1923. С. 15.
Пути Евразии: Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992. С. 375.
Подробнее о политических взглядах и идеалах евразийцев см.: Исаев И.А. Идеи культуры и государственности в трактовке «евразийцев» // Проблемы правовой и политической идеологии. М., 1989; Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Политическая программа евразийцев: реальность или утопия? // Обществ. Наука и современность. 1992. №1; Люкс Л. Евразийство и консервативная революция // Вопросы философии. 1996. №3; Дугин А. Теория евразийского государства // В кн.: Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М., 1998, и др.
Евразийство: Опыт систематического изложения // Пути Евразии. М., 1992. С. 351.
< Трубецкой Н.С. Об идее-правительнице идеократического государства // Евразийская хроника. Берлин, 1935. Вып. П. С. 38.
Алексеев Н.Н. Евразийцы и государство // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. Антология. М., 1993. С. 160.
Алексеев Н.Н. Указ. соч. С. 167.
Евразийство (Формулировка 1927 г.). С. 220.